1
Камагуэй – красивый колониальный город, с множеством архитектурных памятников и кубинской аутентичностью, а также четвертый по величине населенный пункт острова. По сравнению с Ольгином кажется, что он несколько обделен туристическим вниманием. Болтаясь по его кривым улицам, непременно попадаешь к какой-нибудь площади: Солдат, Работников или Оружия. Кубинская революция 1953-59х гг. наложила свой заметный отпечаток на этот город. Площади – крошечные, мощеные булыжником – многочисленны в этом городе, но своими размерами напоминают скорее детские песочницы, зажатые между домов. Не намного более грандиозное впечатление производит и считающийся самым большим городским парком на Кубе – Касино Кампестре – по территории вряд ли превосходящий размеры Центрального городского парка культуры и отдыха Иркутска. Городские парки – не самые выдающиеся достопримечательности кубинских городов: ни по красоте, ни по масштабам.
Отдельного же разговора заслуживали две вещи. Первая – это кладбища: чистые дорожки и квадратные мраморные плиты, зачастую со статуями и мемориальными табличками, по которым несложно было определить, кем являлся тот или иной покойник при жизни: водителем, музыкантом или известным бейсболистом. Второй интересной достопримечательностью – как и во многих других городах – являлся спортивный комплекс, центровое ядро которого, по традиции, досталось бейсбольному полю. Из расписания я узнал, что матчей сегодня не ожидается, и направился в тренажерный зал. Специальный смотритель с радостью разрешил мне приобщиться к культуризму, чем я не преминул воспользоваться, собрав вокруг себя многих одобрительно кивающих постоянных посетителей клуба.
С плакатов на тренирующихся кубинцев смотрели мускулистые советские бодибилдеры (американские, видимо, отсутствовали, по причинам политическим; ни Шварценеггера, ни Сталлоне видно не было). На стенах висели инструкции по правильному использованию тренажёров, а также выдранные из таких же советских календарей полуобнаженные женщины. Тренажёры тоже были привезены из Союза, а посему были старые, ржавые и сильно скрипели при эксплуатации. Как и всё остальное, что используется кубинцами в повседневной жизни – машины, телевизоры, аппараты по производству газировки – тренажёры имели вид удручающий. После окончания сеанса бодибилдинга, спортсмены потащили меня играть в настольный теннис, стол для которого был такой же старый, ржавый и советский.
Получив достаточный спортивный заряд и распрощавшись с атлетами, я направился обратно к центру города. Пора было задумываться о ночлеге, но искать платную касу как-то не хотелось. И тут я встретил Хоэля.
– Амиго, – обратился он ко мне с улыбкой и обычным присвистыванием, которым сопровождают кубинцы свои обращения ко всем: знакомым и не знакомым, к молодым и старым, соседям и иностранцам, уважаемым и не очень. – Ай спик инглиш.
– Неплохо. Ответил я. Мы можем с тобой разговаривать на инглиш, если ты хочешь.
Представившись и объяснив, что он занимается инглишом уже два года, Хоэль замолчал. На этом его познания в английском закончились.
– Слушай, амиго, наверное твой инглиш не так хорош, – я улыбнулся.
– А твой весьма неплох. Ты не поможешь сделать мне домашнее задание по английскому? – обратился он ко мне уже на испанском.
– Охотно, – согласился я.
Оказалось, Хоэль посещал курсы английского уже года два и даже был неплохим учеником в группе, однако же, выучил за это время совсем чуть-чуть. Поняв, что я немного понимаю испанский, он перешел на свой родной язык и стал болтать без умолку: всю дорогу до своего дома он рассказывал про мучач, про курсы английского, про свою работу учителем физкультуры в школе.
Хоэль занимал микроскопическую клетушку без обоев, линолеума, полов и других элементов похожести на квартиру недалеко от центра города. Внутренний двор с многочисленными детьми и животными, добрые соседи, несклонные к стукачеству, отсутствие естественного освещения по причине зажатости маленького полужилого здания другими строениями – все это делало дом Хоэля больше похожей на бетонную собачью будку. За водой – живя в городе – он ходил к соседям, прихожая превращалась в кухню, а туалет визуально отгораживался от основной площади первого этажа кирпичной стенкой. Вместо окон на втором этаже зиял проем, закрываемый деревянными рейками, а лестница первого этажа, начинающаяся от условного кухонного стола, заканчивалась кроватью на этаже втором. И на кровать нужно было забираться, переступая с одной деревянной сваи на другую, криво положенные одну на другую, которые-то – вместе с лестницей – и создавали впечатление, что в этом замкнутом пространстве существует не один, а два этажа, второй из которых был больше похож на антресоль или чердак.
Все девять квадратных метров жилой площади были завалены старыми драными кроссовками и ботинками, бог весть откуда притащенными Хоэлем в свое скромное жилище.
Привыкнув уже к бедноте кубинского пролетариата, я опять был слегка удивлен, что в черте города можно встретить такое, слабо похожее на жилище, сооружение, и в котором кто-то живет. Однако на жизнь мой новый друг не жаловался, наоборот, радовался тому, что живет отдельно от родителей.
Хоэль угостил меня простой едой, преимущественно суррогатной: соевый йогурт, порошковое молоко и традиционная фасоль с рисом. Многие кубинцы, живущие в городе, молоко покупают только в порошке: настоящее, в упаковках продается за инвалютные песо и стоит больше доллара за литр. На порошковом же молоке варят каши, его добавляют в кофе и многие особо не задумываются, что молоко может быть жидким, а не сыпучим. Белые полиэтиленовые полулитровые пакеты содержат в себе непонятную консистенцию, называются «Soya Yogurt» – и тоже составляют часть рациона городских кубинцев. И если в цивилизованных странах о добавлении сои в продукты производители стараются умалчивать, то на Кубе этот ингредиент не считается постыдным и изготовители гордыми буквами выводят на упаковке название «Soya Yogurt».
За трапезой совместными усилиями было рождено домашнее сочинение по английскому языку, и Хоэль был безумно рад.
– Слушай, я все равно ничего не понимаю, – все с той же кубинской беззастенчивостью заявил мой новый приятель. – Пошли вместе со мной на занятия, поможешь мне.
– Пошли, конечно, – согласился я.
На занятиях по английскому языку помимо меня и моего друга присутствовало полдюжины учеников и учитель. Ученики – большинством своим старше меня – английский либо не знали, либо тщательно это скрывали.
Учитель же – человек весьма умудренный, увидев нового иностранного студента, быстро смекнул, в чем дело, и попросил меня об одном: не давать ребятам списывать. Впрочем, я, пришедший на занятие с одной целью: помогать и давать списывать, обещать этого не мог и просто стал беседовал с учителем. Ученики, по всей вероятности, впервые видевшие то, чему они учились так давно, но практического применения не находили, слушали нас с открытыми ртами, вряд ли понимая хотя бы части нашей беседы. Казалось, они и не думали, что то, чем они занимались так долго, может быть хоть как-то полезным в жизни: обучение носило характер скорей не обучательный, а времяпрепроводительный.
После нашей показательной беседы состоялось аудирование: преподаватель читал текст, после этого ученики заполняли листочек с вопросами.
Хоэль сдал домашнее сочинение и листок с аудированием самым первым, списав у меня и дав списать всем остальным. Учитель не был строг и оказался щедрым на пятерки. Удовлетворенные результатами, ученики дали мне покататься на своих велосипедах, после чего мы отправились с Хоэлем изучать ночную жизнь Камагуэя. Оценивая проходящих мимо мучач – знакомых и незнакомых – по пятибалльной шкале, мы здорово провели время и отправились в свой район.
До сих пор мной не была воплощена в жизнь одна из идей: прокатиться на кубинском железнодорожном транспорте. Хитросплетение событий отправило меня из Гуантанамо не на запад, в сторону Гаваны, а на восток, куда поезда не ходят, и после этого возможности все не представлялось. Хоэль жил возле железнодорожного вокзала, и это было неплохим поводом продолжить свое путешествие в Санта-Клару – город, где захоронен Че Гевара – поездом.
Разузнав расписание, мы отправились спать: вставать нужно было рано. По расписанию проходящий поезд Гуантанамо-Гавана должен прибывать на перрон в девять утра, кассирша сказала мне, что за билетом стоит явиться часа за два до прибытия. Однако вскоре выяснилось, что ни у меня, ни у моего друга нет будильника: велика вероятность проспать.
– Что же делать? – спросил я.
– У меня есть друг, он живет неподалеку. Он никогда не спит. Он-то нас и разбудит.
– Как это – никогда не спит?
– Он охранник, – объяснил Хоэль. – Охраняет пекарню. Только неплохо бы принести ему какой-нибудь жидкий подарок.
И мы пошли за самогонкой. Действительно, какие ещё подарки дарят охранникам? Самогонку, конечно же. Стоит заметить, что процесс покупки самогонки в городе Камагуэй нисколько не отличается от аналогичного процесса где-нибудь в Рязанской или Тульской области. Отправляешься в самый маргинальный район, желательно где нет освещения, впотьмах производишь условленный стук, просовываешь пустую тару (в условиях российского изобилия этот пункт необязателен, на Кубе же стоит прийти со своей тарой) и мятый червонец в приоткрывшуюся на ширину цепочки дверь – и через несколько минут получаешь условленный объём мутной отвратительной жидкости. Также стоит заметить, что качество самогона было прескверным и по вкусу напоминало денатурат или ацетон.
Во тьме ночи мы отправились в пекарню – дарить подарок и договариваться о побудке. Я познакомился с охранником.
И был он похож на шаромыгу, охраняющего какой-нибудь склад в российской глуши: старый, испитый, с рабочими руками. В пустой бетонной комнате он, расположившись на картонке, которая служила ему и столом и кроватью, бесконечно долго занимался настройкой неработающего радиоприемника, будучи уже в состоянии подпития. Под чутким бдением очень похожего персонажа мне пришлось провести одну из ночей где-то через полгода, в Иркутской области, Тулунском районе, в Трактовской малокомплектной школе, и оба охранника спали на картонке, и оба любили самогонку, правда, жили они на разных концах света. Однако это совсем другая история…
Жутко обрадовавшись подарку, охранник бросил настраивать радиоприемник и прилип губами к бутылке с денатуратом.
– Стой, стой – поспешил остановить его Хоэль, справедливо опасаясь, что любящий выпивку товарищ может уйти в состояние полной некондиции и проспать завтрашнее утро вместе с нами. – Остальное допьешь завтра.
Наступило утро, и точно в оговоренный срок раздался стук в дверь: вчерашний охранник пришел за добавкой, к завтраку нужно было поправить свое здоровье.
Долгое и печальное прощание с Хоэлем – моим новым хорошим другом – на вокзале затянулось. Как и любой кубинский транспорт, поезд задерживался. В кармане у меня лежал билет до следующей остановки. В кармане у Хоэля лежал подаренный мной доллар: его я посоветовал потратить на клей, чтобы заклеить всю ту большую кучу драных кроссовок, захламляющих жилище моего нового друга. На прощанье он тоже хотел сделать мне подарок и протянул – как и груда кроссовок невесть откуда взявшуюся – книжку «Фидель Кастро и Никита Хрущев» на испанском языке. Однако я отказался, не желая отягощать свой рюкзак.
Прибыл поезд, мы обнялись, и я поехал – снова на запад, снова в дорогу.
С учетом того, что билет был куплен лишь до следующей остановки, на этой самой остановке проводница резонно предложила мне сойти.
– Сьего-де-Авила, твоя остановка, – сказала она.
– Нет, не моя. Мне нужно в Санта Клару.
– Но билет-то до Сьего-де-Авилы.
– Странно… Может быть, на вокзале ошиблись и дали неправильный билет?
– Возможно, что и так. А тебе нужно в Санта Клару?
– Да, нужно.
– Хорошо, будешь сидеть рядом со мной, – сказала кондуктор, даже не подумав о взятке. – Будешь мной охраняться.
– Вот и хорошо, – возрадовался я.
