Сообщений в теме: 11

[Лестор]

Бездомная дворняга под дождем
Укрытия найти себе не в силах
Прохожих о ночлеге попросила
И радостно вошла в мой старый дом
В нем нет удобств, для жизни полноценной
Но моей гостье многого не надо
Я на пол постелил ковер настенный
Огонь развел, она пригрелась рядом.
А за окном Октябрь бушевал
И каплями стучал по крыше дома
О скорой близости зимы, напоминал
Но мы с зимой уже давно знакомы.
Октябрь беспокоился о том,
Что снег мою дворняжку заморозит,
Но я уже впустил её в свой дом
И его крыша нас всегда укроет.
Октябрь успокоился и стих,
Остался только треск в моем камине.
Дрова сырые, я забыл про них
И вот, пошел на улицу за ними.
Они просохнут только лишь к утру.
Но на ночь хватит тех что в доме есть
А гостье я пока воды налью
И дам еще немного ей поесть.
Всю жизнь я был один, на всей земле
Не видел я сочувствия и чести
Лишь у собак, что тянутся ко мне
Могу я различить добро без лести.
О людях я пожалуй промолчу
Мне жалко тратить свои нервы на слова
Тем более что спит моя дворняжка
Пойду как лучше просушу дрова.

[Лестор]

Печально, что уже вам не помочь
Обидно, что уходят прочь мгновенья
А за окном устала плакать ночь
На майский праздник нового рожденья

Печально, что уходят в пустоту
Воспоминания о прошлых встречах
И медленно шагая в темноту
Уходит ложь о том что время лечит

Обидно, что нельзя вернуть назад
Счастливые моменты и рассветы
И снова обо всем вам рассказать
Кидая в воду ржавые монеты

Я обещал вернуться и теперь
Я здесь, а вы дождаться не успели
И у могилы пропоет свирель
О том что здесь даже весной метели

И он ушел, оставив ей цветы
Которых не увидеть ей вовеки
И под покровом майской темноты
Шарфом от слез он вытер свои веки.

[Лестор]

Капли слез на колючей проволоке (рассказ)

Автобуса долго не было. Вы знаете, что такое стоять под дождем в наручниках? Руки постоянно чешутся. И без того хочется снять с рук это металлическое дерьмо. Но когда льет дождь, становится еще хуже. Рядом со мной стояли заключенные с каменными лицами. Каждый из них думал о чем-то своем. Нас везли в самую страшную тюрьму, известную во всей Америке. Я не знаю о чем думали мои невольные коллеги, может быть, о недавно убитых девочках, может, о разграбленных домах, хотя нет, за воровство в эту тюрьму вряд ли упекут. Жесткий контроль. Я думаю, что там были одни убийцы. Меня зовут Саймон Харис, и я расскажу вам историю о новом Алькатрасе, о тюрьме, которая забирает жизнь, уничтожает душу.
Когда убили мою жену, мне было 25 лет. Мы рано женились, рано планировали завести детей. Вы не поверите: мне было 25, и это была первая женщина в моей жизни. Я очень любил ее, больше всех на свете. Она была прекрасна во всем: фигура, улыбка, лицо, характер, а еще она замечательно готовила, и если бы у нас все-таки были дети, она обязательно справилась бы с любыми сорванцами. Мы очень хотели детей. В тот день, когда ее убили, она уже была беременна. Я ждал сына, она ждала дочь. Но мы условились на том, что а вдруг родятся близнецы – разнополые близнецы, да, об этом мы мечтали. Но поверьте, мы бы полюбили любого ребенка. Ведь главное, чтобы он был наш, ни так ли?
Я пришел тогда с работы на полтора часа позже обычного. Кстати сказать, я работал простым клерком, но в тот день меня сильно задержали. Вообще-то я часто приходил домой позже, но я говорю «сильно», потому что я действительно опоздал. Когда я подходил к дому, я увидел, что горит свет, но в свете той вечерней лампы мелькали тени, и это уже тогда навеяло на меня тревогу. Я вошел в дом, быстро поднялся на третий этаж, открыл квартиру, и увидел, что моя ненаглядная любимая жена мертва. Почти все было заляпано кровью в спальне, два ублюдка, которые сделали это с ней стояли возле окровавленной постели. Один ударил меня чем-то тяжелым по голове, после этого я мало чего помнил. Помню только их лица, их враждебные, ухмыляющиеся лица. Они ушли, оставив меня. Я ползком добрался до любимой, весь испачкавшись в ее крови. Через 15 минут появилась полиция, меня арестовали. Суд дал неутешительный вердикт: убийство с особой жестокостью. Если бы в то время не отменили электрический стул, скорее всего я бы сейчас жарился. Но меня отправили в новый Алькатрас. Тюрьму для особо опасных преступников.

[Лестор]

Автобус приехал. Группа заключенных начала медленно подниматься по его ступеням. Нет, быть может, они поднимались и быстро, но это было томительным ожиданием, и я, казалось, ждал того момента, когда смогу присесть. И очередь казалась бесконечной. Заходя в автобус, я заметил всего одну странность: нет, водитель с каменным лицом – это дело обычное, водители автобусов вообще не любят смотреть на заключенных. Но вот копы… копы выглядели странно.
Когда-то я был в тюрьме, нас отвозили в нее примерно в таком же автобусе, и копы бесконечно кричали на нас, говорили о том, что мы звери, что мы ненужные во вселенной люди. Но в этот раз все было иначе: они молчали, и у них были очень бледные лица, глаза смотрели куда-то вдаль, даже не нас, и собаки, собаки были такие спокойные у них на поводках, они не лаяли, они просто сидели и смотрели. Не правда ли от этого могут пробежать мурашки по коже? От молчаливости наученных убивать овчарок…
Автобус ехал медленно, все заключенные с отрешенными лицами смотрели в лобовое стекло. Никто из нас не мог ни освободиться, ни выйти, некоторые даже мочились под себя. Когда мы добрались до места, ворота с мерзким скрипом открылись. Я увидел, что у въезда этой тюрьмы около трех КПП. Сбежать оттуда смерти подобно. Между двумя первыми вахтами находилась огромная длинная решетка, за которой я снова увидел собак, они тоже не лаяли, не огрызались. Они также смотрели в пустоту, они могли бы показаться мирными, если бы не обглоданные человеческие кости за их спинами. Нас повели в основной блок, полная антисанитария. Я никогда этого не забуду. Абсолютно опустевшие взгляды, причем у всех, и у тюремщиков, и у заключенных. Тогда я впервые в жизни понял, что тюремщики не меньше заперты в этих катакомбах, нежели мы, простые смертные. Камеры этой тюрьмы делились каждая на два человека, там не было камер, в которых бы жило 6 или 7 человек, не было одиночек, там даже не было карцера, само пребывание там уже было самым страшным наказанием. Нас вели по длинному коридору, справа и слева от которого находились камеры. Неслышно было ни звука. Никто в этих камерах не кричал и не ругался. Никто не общался между собой. Никто не подбегал к маленькому решетчатому окошку, чтобы посмотреть, кого же на этот раз привели, как это было обычно. Ничего похожего на привычный мне тюремный дозор. Я не знал, что со мной будет дальше. Я пытался скинуть это на то, что просто во время конвоя все ведут себя тихо, чтобы позднее не получить по морде в очередной раз резиновой дубинкой. Хотя и не знал, в обиходе ли в этой тюрьме резиновые дубинки. Меня молча подвели к моей камере, мне не сказали ни слова. Резким ударом, раздвинув мои ноги, они толкнули меня к стене, открыли дверь и отправили внутрь.

[Лестор]

В маленькой, тесной бетонной коробке, где было крохотное окошко, а с потолка капала вода вместе с какой-то непонятной слизью. Господи, как я тогда был слаб и глуп! Койки тоже были бетонными. Вы представляет, что такое спать на бетоне? На койке сверху лежал старик. Когда я зашел, он все еще лежал спиной ко мне. Пока конвой не увел последних заключенных, он так и не поворачивался. Но вот, последние шаги полицейских вместе с заключенными стихли, старик, которому на вид было лет так этак сто слез со своей лежанки, сел на мою, зажег свечу, которая стояла на одиноком маленьком бетонном столе, и сказал:
- Здравствуй.
Я представился. Он назвался Себастьяном.
- Я буду учить тебя, мой мальчик. В нашей тюрьме сложно жить. Но гораздо важнее не то, выживешь ты или нет, гораздо важнее, убережешь ли ты свою душу.
- В каком смысле? – спросил я его тогда.
- Тени шепчут, - сказал мне Себастьян. – Они слышат нас, они нас видят. Они чувствуют наши страхи. Ты видел собак?
- Да, - ответил я.
- Ты видел их пустые глаза? В их глазах уже не осталось души, это не оттого, что они такие злые, просто их учили ненавидеть. Их учили убивать. И они научились этому, без ложной скромности скажу, что они профессионалы в этом. Но здесь их души были украдены. Тени слышат нас, тени видят нас, тени питаются нашей ненавистью. Не ненавидь! Убей в себе ненависть! Тогда ты, возможно, сумеешь сохранить себя.
Тогда я не понимал слов старика. Не знал, что он имеет в виду. Но общаться мне было не с кем, и мне приходилось принимать, что есть. Быть заключенным в камере с сумасбродным старикашкой это еще не самое страшное, друзья мои. Самое страшное начинается на прогулке. Монотонный голос кричит в камеру, что пора гулять, вы выходите, все камеры должны остаться пустыми, потому что их досматривают в тот момент, когда вы выходите. Вас ведут по коридору вниз, в большую, но тем не менее тесную из-за количества заключенных, комнату, где вы должны ходить кругами. При этом никто из вас не имеет права даже проронить слова по той причине, что в таком случае вас могут и убить.

[Лестор]

В этой тюрьме никого и никогда не приводили к начальству. Никто и никогда не мог посещать вас там. Вы были одни. Всегда одни. Совершенно одни. Иногда заключенные между собой перешептывались, но это бывало редко, потому что 80% из тех, кто там находился, были с такими же пустыми глазами, как конвой и собаки. И вот как-то раз, на третьей или четвертой прогулке, я вдруг вспомнил ее. Вспомнил, как мы проводили с ней дни, как вместе ходили на пикник, она готовила отвратительный салат, который я терпеть не мог, но я обожал ее и ел его улыбаясь. Потом я, потом я вспомнил лица этих ублюдков, которые отняли ее от меня. Я вспомнил их, и во мне проснулась ненависть, ненависть, которая застилала все мое сознание. Каждую клетку моего мозга. И в этот момент я услышал звук, мерзкий пронзительный звук, как будто кто-то скребет гвоздем по стеклу, ногтем по школьной доске, я не знаю, как его описать. Он был отвратителен, и он застилал весь мой мозг, все мои мысли. Мне стало плохо, я упал на колени, я не понимал, откуда он происходит. Я пытался смотреть, но все вокруг было мутным. Меня пинали заключенные, идущие следом, пытаясь заставить меня не нарушать круг, потому что боялись, что в итоге конвой спустится и начнет бить всех, как это бывало обычно. Но мне не становилось лучше, ненависть только разгоралась, она не давала возможности мне прийти в себя. Я ненавидел этих двоих. Ненавидел за то, что они отобрали у меня мою жизнь, мою любовь, моих будущих детей. Мне нужно было бороться, нужно, но я не знал, как. И в этот момент ко мне подошел Себастьян, ударом ноги он выбил мне челюсть. Вы не поверите, друзья мои, этот старик мог еще на многое быть способен. Я пришел в себя, ненависть прошла прогулка закончилась, и он в обнимку довел меня до камеры. Там он сказал мне:
- Не смей! Не смей ненавидеть! Они только этого и ждут. Постарайся быть счастливым. Постарайся вспомнить положительные моменты, держись только на них, исключительно на них, в противном случае ты потеряешь душу, и поверь, наступит смерть. Смерть наступит рано или поздно, это факт. Но ты никуда не попадешь, не будет ада, не будет рая, будет просто смерть. Абсолютная смерть. И именно это является страшным. Даже ад не настолько ужасен, там ты хотя бы жив. Ты можешь мыслить, а значит можешь творить, а значит можешь исправиться, можешь выбраться из ада, но из смерти ты не выберешься никогда. Тебя просто не будет. Слышишь меня?! Тебя просто не будет!

[Лестор]

Он перенервничал. Сильно. Он начал кашлять. Он прикрыл рукой свой рот и кашлял, кашлял… и когда он опустил руку, я увидел, что на ней, желто - красными брызгами осела кровь, как я узнал позднее, у него была открытая форма туберкулеза. Вы представляете: открытая форма туберкулеза? И за ним никто не следил. Когда мы попытались поговорить об этом, я узнал о том, что в тюрьме вообще не существует медблока, заключенные здесь умирают, всем плевать ведь у всех пожизненное заключение. Я спросил его:
- Себастьян, за что посадили тебя?
И он рассказал мне. Как-то раз неизвестный человек забрал соседскую девочку, украл ее, он увез ее на окраину Нью-Йорка, изнасиловал и убил. Себастьян случайно узнал, кто это. В то время он был священником, и имел связи в полиции. Но тот, кто это сделал, являлся сыном сенатора. Себастьян отлично знал, что его слова не будут иметь никакого веса, это ведь всем понятно. Он ждал, ждал долго. Но в один прекрасный момент его собственную дочь похитили. Тогда он еще не знал, кто это сделал, но, сами понимаете, догадки были. Он поехал к нему домой, открыл дверь, сломав ее. Зашел внутрь и увидел свою мертвую дочь. …….
Какие еще мысли могли прийти в голову старого священника. Разумеется, он убил его, и да – он убил его жестоко. Он начал бить его по спине табуреткой, сломал ему хребет, несколько ребер, он бил, бил и бил. Этот человек был уже мертв, а Себастьян все еще продолжал бить. Даже когда полиция пыталась его задержать, он раскидал четырех полицейских и продолжал бить его табуреткой. А в итоге на него свалили и убийство дочери, и убийство сына сенатора. Безнаказанным, как вы понимаете, это не осталось. После смерти дочери и после того, как мужа посадили, его жена повесилась в сарае. У него уже больше никого не осталось. Но он знал некоторые вещи, которых не знал никто. Может быть, поэтому он сумел разгадать сущность этой тюрьмы. Новый Алькатрас было странное место. Каждый вечер лил дождь. Каждый день было пасмурно, но светло. Серые облака закрывали все небо. Солнце не было видно никогда. Я прожил там уже год, но ни разу не увидел даже одного луча. Нас кормили баландой из кукурузы, ничего более мы не ели. Воду давали из местной речки, отвратительная, скажу я вам, вода, по той причине, что весь водосток от сортира идет именно туда. С привкусом соли и запахом человеческого дерьма. Эта вода была единственной жидкостью, которую мы могли пить. На ней же варили баланду. Шансов у нас не было.

[Лестор]

Нам приходилось есть и пить то, что дают. Себастьян начал учить меня. Мы прошли с ним несколько видов медитации, он объяснял, как избавляться от ненависти. Каждый день я вспоминал ее: улыбку, глаза, движения рук. Каждый божий день мне становилось все хуже, а благодаря Себастьяну мне становилось легче. Шум в ушах проходил, скрежещущий звук исчезал. Я старался быть лучше. Не ради себя, ради него. Он говорил, что мы непременно увидимся с ней, что все будет хорошо. Он говорил, что у нас еще будут дети. Я говорил, что она уже мертва и что детей у нас быть не может, на что он ответил, что в раю позволено всё. Я старался верить. Иногда у меня даже почти получалось. Представляете, верить в то, что твоя мертвая жена еще может иметь детей. Конечно же бред. Бред сумасшедшего но мне так хотелось в это верить.
Как-то раз утром я проснулся и увидел, что Себастьян совсем плох. Его колотило, он весь трясся, я понял, что он умирал. Я подбежал к двери и начал стучать в нее и кричать, чтобы позвали помощь, но никто не откликнулся. И в этот момент повели новых заключенных. Их вели мимо нашей двери. Я прилип к решетке и увидел тех двоих. Тех, кто разрушил мою жизнь, тех, кто забрал у меня любовь, тех, кто украл у меня всё, что было у меня. Один из них улыбнулся, посмотрел на меня и что-то шепнул на ухо своему товарищу. Я даже разобрал пару слов: «это тот самый». Вот что я услышал. Я понял, что они знают меня, я знаю, что они знали меня. Они понимали, что я знаю их. Когда я обернулся, Себастьян уже лежал недвижимый. На листке бумаге, лежащем на столе, было что-то написано. Я подошел и прочитал всего две фразы. Там было написано всего две фразы: «Будь счастлив. Старайся быть счастливым, даже здесь, в тюрьме, ты можешь быть свободным». Дальше это обрывалось. Но в этот момент я не мог быть счастлив. Я не мог быть свободным. Я сжал листок в руке, ненависть переполняла меня, скрежещущий звук начинал нарастать в моих ушах. И листок бумаги в моей руке начал тлеть. Он тлел, тлел, тлел… Начал гореть, после этого я выкинул на пол лишь маленькие кусочки пепла. «Прогулка!» - закричали из-за двери. Я подошел к двери, сжал руки за спиной и ждал.

[Лестор]

Открылась дверь и нас вывели на территорию. Мне не требовалось много времени для того, чтобы найти тех, кто испортил мне всю жизнь. Один из них подошел ко мне и пошептал мне на ухо: «Ты следующий». Я схватил его за горло, его товарищ уже было пытался подпрыгнуть ко мне для того, чтобы нанести удар, но вот увидел, что лицо его друга краснеет, а под моими пальцами на шее вырастают глубокие шрамы. Парень в моих руках затрясся и начал медленно сползать на пол. Я понял, что он уже мертв. В этот момент меня за плечо схватил охранник. Я положил ему руку на запястье, и его запястье начало плавится, как будто это был свинец или пластмасса. Куски кожи, жженой кожи вперемешку с кровью, облепили мне плечо и он заорал. Господи, как же он орал. И мне было приятно от его крика, потому что это единственное, что я мог от них услышать кроме слов «прогулка» и «еда». И в этот момент я наполнился счастьем. Я легкой походкой подошел ко второму убийце, положил ему руку на плечо, и он вспыхнул весь и разом. Белый пепел, летящий по воздуху, над тесной комнатой прогулки, напоминал мне первый снег в январе. В нашем южном штате снег бывает редко, и счастье стало еще больше. Скрежещущий звук в моих ушах пытался нарастать, пытался победить мой мозг, и в этот момент я увидел их: по стенам из щелей ползли мерзкие маленькие твари, похожие на угрей или глистов, что-то более похожее на червяка или, может быть, гусеницу. Они ползли, они пищали, и совокупность их писка вызывала именно этот мерзкий звук. Я посмотрел на них, и ужаснулся, но я смог совладать со своим страхом. В моих руках медленно опадал обугленный скелет. И счастье стало еще большим. И я увидел, как вокруг горит здание. Долбанный каменный бетон, он горел! Горел как будто это дерево. Я развернулся и пошел сквозь огонь к своей камере. Обугленная решетка прогульной комнаты упала сама собой. Я прошел, поднялся по лестнице, подошел к своей камере и дождался, когда огонь выбьет дверь. Я вошел внутрь и увидел, как тело Себастьяна уже медленно догорает. Я не стал уходить. Я присел напротив него и мне почему-то стало очень смешно. Я смеялся, наблюдая за тем, как языки пламени обнимали мою камеру и меня. Я горел, но я не чувствовал боли. И вот, через 15 минут, я уже не был там. Я уже летел, летел куда-то далеко. Я видел, как горит здание тюрьмы, видел, как спокойно на это смотрят сами тюремщики. Но я уже пронизал серые облака и увидел прекрасную зеленую поляну, посреди которой стояла моя любимая, ожидая меня. И я был уверен – у нас будут дети. И в этот момент с неба ударил дождь, он затушил здание тюрьмы, затушил все бараки и стройку, залил в миски собакам новую порцию воды, а в это время к воротам подъезжал желтый тюремный автобус, принося в Новый Алькатрас новую порцию ненависти и зла.
Stefan G. Lesthor 2012г. (с)

[Лестор]

Жду критики и советов

[TubaevVasilii]

<sup>Дождались)

Бездомная дворняга под дождем
Радостно вошла в мой старый дом.
Я на пол постелил ковер настенный,
Огонь развел .
Всю жизнь я был один, на всей земле,
Не видел я сочувствия и чести.
Лишь у собак, что тянутся ко мне.
Мне жалко тратить свои нервы на слова,
Тем более что спит моя дворняжка.
Пойду как лучше просушу дрова.

Вот все. Больше ничего не нужно


Второе стихотворение, простите, но оно ни о чем.
Если сократить...

Уже вам не помочь
Уходят в пустоту
Воспоминания о прошлых встречах
И медленно шагая в темноту
Уходит ложь о том что время лечит

Обидно, что нельзя вернуть назад
Счастливые моменты и рассветы

Я обещал вернуться и теперь
Я здесь, а вы дождаться не успели
И у могилы пропоет свирель

То получится стих об ушедшем, и только об ушедшем. Аллегория на май не ясна, то есть не ясно что вы подразумеваете под маем, что он значит</sup>

Сообщение отредактировал TubaevVasilii: 05 февраля 2013 - 08:50

[TubaevVasilii]

Капли слез на колючей проволоке (рассказ)


Ну слишком длинное название. Не название, а предложение. Достаточно одного слова "Слезы". Первый отрывок - это не рассказ, а мемуары. В нем слишком много подробностей. Описание убийства излишне, потому что в нем речь о жестокости, а без привязки к конкретному персонажу оно повисает в воздухе и отвращает, то есть оно не работает, ни к чему не приводит, не наводит ни на кикие мысли.

"копы выглядели странно"...как странно?
"отрешенные лица" - отрешенные от чего? кому принадлежат эти лица? Почему автор акцентирует внимание на этих лицах? Понятно, что они будут невеселыми, они ведь едут в тюрьму. Описание самого себя было бы достаточным.
и т.д.

"Ты видел их пустые глаза (собак)? В их глазах уже не осталось души" - души у собак?
Автор, создается впечатление, проецирует свою личную тоску на окружающее, то есть он слишком "очарован" своей тоской. Это портит рассказ, делает его почти нестерпимо субъективным. Он нечитаем