Сообщений в теме: 45

[TubaevVasilii]

Очень страшный мир, жаль пришлось столкнуться

Никто и не просил вас с ним сталкиваться. Сами полюбопытствовали, заерзали на стуле. Когда не понравилось гордо вскинули носом и с какой-то непонятной обидой в интонации. Учитесь нести ответственность за свои действия, и винить только себя.

[TubaevVasilii]

Более пессимистического поста давно не читала. В конце логично сказать одно, должен убиться об стенку

Вас что заставляли его читать? Покороблемы ваши нежные чувства? *риторический вопрос*. Автор не претендует на истину, лишь раскрывает точку зрения.
А насчет должен...может вы что-то кому-то и должны, но я никому, и ничего, и никогда.

[maddonna]

Что меня заставило или не заставило и нежные или еще какие чувства к делу не относится *риторический ответ*.
Автор, я не претендую на истину. Мой ответ, это моя точка зрения.
По поводу должен, цитирую Вас "не должен ли он (именно должен) оставить...."
А про то, что может я кому-то и должна, не Ваше дело и не понимаю почему Вы здесь про это пишите. Ваши долги и не долги) мне не интересны.

Сообщение отредактировал maddonna: 15 января 2013 - 12:44

[TubaevVasilii]

Я был близок с матерью, но мое новое виденье мира ей жутко не нравилось, мало того, что ее вызывали в школу, так она еще и заставала меня дома с книжкой, в то время как я должен был быть на уроках.

Моя мать была самой обычной женщиной, домохозяйкой, но ее замкнутость и высокомерие во многом мешали ей прожить более счастливую жизнь. Она никогда ничего не рассказывала, хороших воспоминаний у нее как будто не было, о знакомых, родственниках, своих мужьях она говорила не иначе как с презрением, винила их в своих горестях. О своих родителях и детстве она отзывалась не иначе как «говно с лопаты спихнули». Я помню из ее уст прозвучало только одно светлое воспоминание о своем детстве, когда ее потерял отец. Она родилась в холодной сибирской деревне, воду приходилось возить с Лены, по пути стояла лесопилка, однажды в лютый мороз она, не справляясь с санями, зашла в нее погреться. Она прилегла на опилки и ее так разморило, что она заснула. А проснулась только много часов спустя, когда отец будил ее, обеспокоенный, расстроенный. Потом он расскажет ей как был не в силах притронуться к ней, когда обнаружил, как сладко она спала в тысяче и одной шубе, каким беззащитным и трогательным было ее лицо. И она запомнит теплоту в голосе сурового не откровенного до чувств отца.

Другим воспоминанием она поделиться только за несколько месяцев до смерти, когда в больнице будет стискивать мою руку в своей худой и истощенной, когда проводя бессонные от нестерпимой боли ночи в мрачной палате неизлечимо больных единственным ее спасением будет обращение к прошлому, к неясным грезам и воспоминаниям. Обращением к тому времени когда она была молода, здорова, и так востребована и так желанна мной, ее недавно появившимся и горячо любимым ребенком. Она расскажет о счастье, которое испытывает женщина, когда к ней со всей горячностью и искренностью протягивает руки маленькое и нежное существо. Она расскажет и о тех дня, когда со мной, немного подросшим, она проводила дни в беззаботной гармонии в небольшом парке у реки, как мило мы засыпали после похода в ближайшее кафе после полудня, как она гордилась мной и как светились ее глаза, когда окружающим то и дело хотелось прикоснуться ко мне, такому «славному и красивому мальчику». А потом она заплачет, ее высыхающее, съедаемое раком тело затрясется в душевной боли не менее невыносимой чем боль физическая. Рядом на соседнем койке утратившая сознательность старая отчего-то постоянно обнаженная женщина все так же будет бредить, в другом углу совсем молоденькая больная саркомой девушка, свернувшись эмбрионом, будет притворяться спящей.

К моменту моего взросления отца не было в живых, но если бы он и был, то вряд ли стал бы вмешивать в мою жизнь. Мой отец не был семьянином ни в коей мере. Нет, он не изменял, секс его мало интересовал, в этом с матерью они сходились. Но он делал что угодно для кого угодно, но только не для семьи. Его нельзя было оторвать от телефона вечерами, он имел привычку обзванивать всех своих знакомых, друзей, приятелей и делиться своими планами, успехами, неудачами, в общем, всем. Я помню этот красный телефон с барабаном для набора номера, треснутый от частых падений, засаленный с потертыми отверстиями для пальцев. В отце не было ни в коей мере собственнической жилки. Он стремился дарить добро всем и каждому, это его желание было таким абсолютным, что о собственном ближайшем окружении он мало заботился. На все намеки и попреки матери он неизменно отвечал «Ну вы же свои!» и продолжал при первой просьбе помогать чужим, порой почти совсем незнакомым людям, иными словами, позволял пользоваться собой как угодно. В доме не было ничего, все, что имела семья было заработано и удерживалось матерью и сестрой. Но при этом отец считал себя как прекрасным отцом и завидным мужем. Лишь единожды у него случилась хорошая сделка, в самом начале его предпринимательской деятельности, когда он бросил стабильную работу в партии, чтобы заняться коммерцией. Это он человек, лишенный какой-либо предприимчивости и прагматизма, душа нараспашку, о таких говорят «вода в жопе не держится». Все было напоказ у него, все планы, дела – он говорил о них всем и каждому. Не удивительно, что клиентов у него уводили, а компаньоны оставляли в дураках. Но после одной удачной продажи… Отец был человеком очень везучим. Родился где-то в богом забытой Бурятии, воспитывался злой старухой-мачехой, в доме которой постелью для него служил старый сундук, его ждало бы нищенское существование, если бы не везучесть. Из плотника, опять же благодарю своему доброму нраву, он попал в партию, сначала на должность слесаря, но через каких-то несколько лет взлетел до начальника хозяйственного отдела. Но он ни в коей мере не ценил таких подарков судьбы (а может ли быть иначе) и в девяностые годы, годы перемен, бросил эту по-настоящему престижную работу, хотя мог бы удержаться там и сейчас бы был каким-нибудь чиновником.

Отец начинал дела, но никогда не доводил их до конца. Мать знала эту его черту и отговаривала от того, чтобы самостоятельно построить дачный дом на участке, который ему опять же по большому блату выделили на работе. Он решил, что для плотника, мужа и отца в одном лице будет ниже его достоинства поручать кому-то строительство семейного очага. Сначала дело заладилось, он выстроил два этажа бруса, но после нескольких неудач в его коммерческой деятельности, все бросил и в таком состоянии дом простоял больше десяти лет, когда уже после его смерть мать с сестрой собственными скромными силами сделали пригодным для летнего проживания его первый этаж. Двадцать лет стоит этот недостроенный дом с покосившейся крышей, серый, потускневший, местами подгнивший, жалкий и уродливый, наглядное воплощение деловых способностей моего отца.

Но кроме этого, несостоятельности моего отца как семьянина про него нельзя сказать ничего плохого, другом он был верным, порядочным и честным человеком. Ему не хватало того, что называют «внутренним стержнем», он слишком зависел от других людей, и его это погубило. Он слишком слепо им доверял. Его же собственные компаньоны «кинули» его, спустили с лестницы, когда речь пошла о дележе прибыли. Он не смог с этим справиться, обида, непонимание были слишком сильны, и он начал пить. Азиат по природе, с отсутствующим иммунитетом к спиртному, он сгорел за два года. Мне было девять когда он скончался.

Мы с матерью отдыхали на курорте в Кисловодске, гуляли неподалеку от санатория, когда его работница подошла к нам и попросила подойти к телефону. Мать взяла трубку, я наблюдал за ней. Она долго слушала, почти ничего не говоря. Звонила сестра, она сообщила, что Марат умер. Его сердце остановилось, когда он, изрядно выпивший, еле дополз до дома и уснул в прихожей. Уснул и не проснулся. Меня поразило лицо матери, на нем не было чувства утраты, казалось, она уже какое-то время не любила отца, и мысленно похоронила его. На нем лишь отражался зажатый ужас от самого присутствия смерти, смерти, добравшейся до её семьи. Такого было первое чувство, овладевшее ей. Второе – досада и злость на мужа. Его грязная смерть коснулась ее в самый неподходящий момент, когда она на курорте с сыном, красивая, молодая, статная. Здесь она стала приходить в себя от изматывающей работы кассирши и пьяного угара моего отца. Теперь ей придется на две недели раньше вернуться назад. Смерть, символ неудачи, коснулся ее. Теперь все узнают, что ее муж умер. У хороших успешных жен мужья не умирают. Под таким настроением, я думаю, она воспринимала весть сестры.

Я ничего не испытал. Мы не были с ним близки. Лишь изредка он брал меня с собой гулять, так что осталось лишь несколько размытых воспоминаний. Больше ему нравилось хвастаться мной и собой: отец с сыном, эта картинка не давала ему покоя. Когда я родился, он не навестил мать, не принес ей цветы, он сидел за тем старым красным засаленным телефоном и обзванивал всех и каждого, сообщая о том, что у него теперь есть сын, это было непередаваемым предметом гордости для него. Однажды в начале его алкоголизма я не выдержал и в сердцах назвал его пьяницей, он так обиделся, что не меньше часа попрекал меня за неблагодарность, он перечислил все подарки, которые он привозил мне с командировок, приставку Денди, о которой другие дети могли только мечтать, о яблоках, которые он покупал мне, он перечислил все, кроме простого внимания и воспитания, которого не мог дать и о необходимости и существовании которого, я подозреваю, он и не знал. В бегстве от него я залез на шкаф, на котором обычно уединялся, и плакал, не в силах сказать ему об этом. Я назвал его пьяницей.

Боже как же мне не хватало отца все последующие годы, и не хватало еще больше, чем в годы предыдущие, не хватало серьезного воспитания, которое может дать только мужчина. Каким жалким я был без него, сколько материнской ласки и тепла было вобрано безо всякого контроля, что стало избалованностью. В раннем детстве я в основном дружил с девчонками и женщины оказали на меня влияние в самом что называется нежном возрасте, когда формируется характер. Любви было так много, что я не научился ее ценить. Я брал когда мне нужно было, почти ничего не давая взамен. В раннем детстве это проявлялось, например, в том, что я мог беззаботно подойти к матери, когда она в кругу семьи смотрела телевизор, распахнуть ей халат и начать сосать грудь. И все вокруг только смеялись и умилялись. Когда я чего-то недополучал или мне отказывали я устраивал истерики, несколько раз я собирал свой рюкзачок, чтобы покинуть дом. Когда в такие моменты мать выходила из себя, она кричала, что я могу проваливать, и тогда я начинал рыдать, продолжая стоять у собранного рюкзака. Потом она уходила, я вываливал вещи обратно и какое-то время вел себя смирно. Но когда любви вновь становилось много, я повторял истерики, чувствуя свое превосходство над всеми. Однажды мать настолько отдалась порыву чувств, что во время игр со мной и сестрой, мы щекотали друг друга или что-то такое, она села на меня сверху и со словами «Как же я люблю тебя!» принялась целовать все мое лицо, этот безудержный порыв ее чувств отшатнул сестру в сторону так, словно бы мать отбросила ее презренно ради своего любимчика.

Моя мать делала все, чтобы я чувствовал себя хорошо и с обеденного стола мне доставался лучший кусок, она работала кассиршей в кинотеатре, а по вечерам мыла там полы. Я же платил неблагодарностью. Однажды мы с сестрой по дороге домой зашли в мебельный магазин, где я увидел письменный стол для школьника, в нем было много шкафчиков и настольная лампа, мой письменный стол был старым кухонным столом, который мать с сестрой отремонтировали, обклеили клеенкой, которую периодически меняли, когда она становилась вся истыкана ручкой или изрисована непонятными каракулями, которые я делал из скуки или нежелания заниматься уроками. Тогда в магазине я сказал, что мать могла бы и купить мне этот стол, если бы меньше денег тратила на себя. И откуда у меня взялось тогда такое подозрение не постигаю, сапоги она носила по семь-десять лет, я помню только одну ее шубу, которую она носила еще до моего рождения, а ее немногочисленные платья менялись только потому, что она перешивала их время от времени. А когда я болел (это случалось нередко), она почти не отходила от меня, готовила морсы, настойки, отвары для ингаляции… Помню один из тех разов, когда я заболел особенно сильно и меня часто выворачивало наизнанку, иногда я делать это на пол, потому что не успевал дотянуться до тазика, а она руками убирала мою блевотину, руками…

А моя сестра…Она была мне за первейшего друга и наставника. Она дала мне первое образование, она давала мне поддержу и защиту, когда я в ней нуждался, она по-настоящему занималась мной, много и подолгу гуляла, любила усаживать на шею, и буквальный смысл этих слов перерос в фигуральный. Ей недоставало характера, чтобы воспитать во мне уважение к окружающим, привить нормы поведения и этики, она могла лишь рассказывать о них, а я мог лишь слышать слова, но не улавливать их значения. Мои игры были жестоки и бессердечны. Ради забавы я устраивал ей ловушки, чтобы когда она пришла домой с изнуряющей работы маляра, запуталась в расставленных мной веревках, подножках, или, включив свет в своей комнате, наткнулась на чудища, собранного мной из старой наволочки, швабры и ведра.

Она вела дневник, большую часть жизни у нее не было друзей, тех людей перед которыми она могла бы раскрыть свое сердце. Я нашел этот дневник и, играясь канцелярской «замазкой», затер просто так несколько предложений, подписал какие-то слова и предложения, сейчас не помню какие именно, но, скорее всего, они были малоприятными. Она коллекционировала монеты и старые деньги, коллекция была большой, разных стран и мастей, она хранилась в аккуратных альбомах со специальными полиэтиленовыми кармашками. Я отрезал кармашки, которые не были использованы и прятал себе.

Однажды я прямым текстом оскорбил ее. Мы с моим приятелем играли в Денди, в то время как следовало бы делать уроки, сестра вошла в комнату и вежливо напомнила мне о моих обязанностях. «А не пойти ли тебе на…» на слове «хер» я понял, что только что сказал, и попытался выкрутиться закончив «вон за тот дом». И так я говорил сестрой в присутствии друга, с сестрой, которая желала мне только добра! В голодные девяностые годы она простаивала длинные очереди, чтобы купить мне молока. Просыпалась в шестом часу, чтобы еще успеть на работу. Подрабатывала продавщицей мороженного зимой на лютом морозе. И за все нанесенные ей обиды и оскорбления я даже не имел мужественности по-человечески извиниться. Я мог ждать неделями, пока она не разговаривала со мной и только после многих уговоров матери помириться с сестрой, я выдумывал идиотские способы сделать это, утаив глаза. Когда она возвращалась с работы, я, затаившись, напялив солнцезащитные отцовские очки, делал шаг ей навстречу из своей комнаты и произносил лживое и неискреннее «прости».

Когда мать заболела она навещала ее через день, я обходился двумя в неделю и никогда не предупреждал заранее. Может быть она понапрасну ждала меня, одиноко сидя на лавочке в холле в своем зеленом махровом халате, в котором и завещала похоронить себя. Я помню как сразу оживлялись ее глаза и как она льнула ко мне, взяв под руку, как мы прогуливались по длинному коридору онкологического отделения и она рассказывала о лечении, о больных, об умерших, кротко интересовалась как дела у меня, иногда она плакала.

Но с сестрой она могла повести себя иначе, сорвать на ней раздражение. И сестра снисходительно сносила это и на каждую ее новую боль отвечала новой лаской и новой надеждой на исцеление.
Мать родила ее в тюрьме после того как получила два года за то, что, защищаясь, ударила скальпелем одного козла, который попытался ее изнасиловать. Сестру определили в детдом, а через несколько лет ее забрала бабка, строгая и туполобая женщина, мать пятерых детей и убийца не меньше сорока. Рядом с бабкиным домом находилась помойка. Это место стало для сестры местом для игр. Здесь она была главной среди других детей. Она предпочитала мальчишечьи игры: война, казаки-разбойники… Побежденные отдавали ей свои трофеи, которые она бережно хранила. Она делала игрушки из старых деревяшек, куклы ее не интересовали. У бабки она прожила до девяти лет. Когда мать освободилась из тюрьмы, а потом забрала ее к себе, то лучшими ее друзьями стали овчарка Ральф и кот Черныш. Она любила наряжать их в разные костюмы, например, кота в доктора, а собаку в военного. Для сестры остался памятен тот день, когда на вокзале она впервые увидела мать, незнакомую для нее женщину, и слова бабки: «Теперь ты будешь жить с ней». Ее силой посадили в вагон. Необщительная и замкнутая, она только через год заговорила с матерью. И не смотря на непростой характер матери, не смотря на то, что она никогда не любила дочь, сестра привязалась к ней и сорок лет жизни провела с ней, не вышла замуж, не обзавелась детьми, мужчины ее не волновали.

Пару лет до смерти матери у нее появилась подруга, с которой она сильно сблизилась. Это злило мать и вызывало у нее ревность. Она становилась отстраненно холодной, когда Гуля, ее подруга, появлялась у нас дома. Поэтому Гуля перестала заходить, а сестра стала реже бывать дома. Она сочувствовала матери, но не могла больше позволять ей манипулировать собой. Как часто она с тяжелым сердцем покидала дом, пытаясь объяснить свое поведение и успокоить мать, но та слушала только свои желания и обижалась, когда отказывались слушать ее.

При первой вести о болезни матери я похоронил ее и радовался, что теперь останусь один, без ее заботы, без ее внимания, без ее тихих шагов в квартире, когда она заходила ко мне в комнату чтобы спросить как у меня дела и не нужно ли мне чего-нибудь. Боже как же она была одинока в этот период и каким нестерпимо жестоким был я по отношению к ней, замкнутый, неразговорчивый, зацикленный только на себе и своих тревогах. В конце, борясь с непреодолимой скукой, она начала рисовать перерисовывала картины знаменитых художников, у нее чудно получалось, особенно передавать цвета моря, заката, неба… Но я, одержимый своими бредовыми идеями сверхчеловека, не очень то лестно отзывался об ее рисунках, намекал на недостатки, говорил почему бы ей не нарисовать что-нибудь свое. Она нередко спрашивала нас с сестрой как вышла та или иная картина, рассказывала как рисовала тот или иной участок, а я не всегда достаточно хвалил ее, не уделял ей того внимания и поддержки, которого она заслуживала. Ее глаза светились ребячливым светом когда она показывали нам свои творческие успехи. Как у тех двух старичков, на которых наткнулся в троллейбусе когда в один из дней ехал к матери в больницу. Они сидели напротив меня. Казалось, они обсуждали как только что успешно ободрали яблоневое дерево старушки-соседки и остались незамеченными. Не старики, а дети, так оживленно они беседовали, смеялись, шаловливостью светились их глаза.

Я держал ее похолодевшую руку, когда она издавала свои последние вздохи, когда два укола обезболивающего и доза снотворного успокоили ее. Она стала тише дышать, но выражение ее лица не изменилось, глаза и губы полуоткрыты, онемевшее холодом лицо. Казалось, она уснула. Я оставил ее, а через час сестра сказала, что все кончено.

Она сидела рядом с ней, полная ужаса, держа ее ладонь в своей и ласково поглаживая. До последнего она верила, что вылечит ее. Из ее глаз полились слезы, а грудь сотрясали сдавленные рыдания. Ее участь оказалась куда более трагичной, ее привязанность была куда более крепкой. Пуповина не была перерезана, и теперь из нее сочилась кровь.

Я же хотел отойти, сбежать. Когда она стискивала мою руку, когда она нуждалась в моем теплом слове, в искреннем объятии, когда она клала свою маленькую и хрупкую голову на мое плечо, я съеживался. При первой вести о неизлечимой болезни я похоронил ее и хотел, чтобы ее смерть прошла меня стороной. Я бросил мать в самый страшный момент жизни, предал ее, оставил ее, я отомстил за любовь. Я не попросил прощения при ее жизни, а теперь оно может быть брошено только в пустоту и никому не принесет облегчения.

Когда больница больше не собиралась присматривать за неизлечимо больной, мать выписали домой. Это было за несколько месяцев до ее смерти, уснуть она могла только после нескольких доз снотворного и обезболивающего. Но и при этом она просыпалась среди ночи и стонала. Я водил к себе девушку, и мы трахались ночами напролет, слыша этот стон, но не обращали на него внимания.
В последний вечер ее жизни, я привел девушку вновь. Был поздний час, но с улицы я заметил, что окна освещены. Я зашел, оставив девушку на площадке. Мать вскрикивала, ей было хуже обычного, сестра ставила укол. Ухудшения случались и раньше, делать было нечего. Сестра погасила свет, а мама вцепилась ей в руку и прохрипела «Не уходите…не уходите…». Мы вышли, оставив дверь комнаты открытой. Я провел девушку к себе и принялся ее трахать. Мать продолжала стонать и среди них, среди этих предсмертных криков о помощи я, нагишом валяясь в постели после очередного окончания, цинично произнес девушке, которая поигрывала моими яйцами: «жизнь и смерть…».
На утро сестра поставила матери двойную дозу - ей стало еще хуже, на лице появилась мертвенная бледность. Она спросила меня не стоит ли вызвать скорую. Я сказал, что это ни к чему. И через два часа она умерла.

Сестра с Гулей закрылись у себя, я не слышал ее стенаний, она была приучена страдать тихо.
Ничто так не меняет представление о жизни, ничто так не умертвляет как близкая, на расстоянии одного вдоха, смерть родного человека. Нельзя передать словами ужас этого последнего вдоха, нельзя поверить, что человек, который, казалось, совсем недавно жил рядом с тобой, мечтал, чувствовал, надеялся, теперь стал трупом. Горечь потери ощутима только после самой потери. Он больше не знает о твоем существовании, не знает как винишь ты себя за черствость и эгоизм, и никогда не даст тебе прощения. И эта волна ненависти к себе не найдет выхода и не успокоится пока теперь уже твое собственное сердце не умрет. И с годами эта волна не станет слабее, это странно, но натиск ее будет только возрастать.

На следующий день начали звонить разные люди – родственники, соседи - выказывали соболезнование, высылали деньги. Богобоязненные старухи-соседки предлагали попов для отпевания. Мать покрестилась во время болезни. Дома появились иконы, хотя никто в бога не верил.
Всеми приготовлениями занималась сестра, я ничего не делал, только всех поливал грязью. Я был так зол на себя, что не мог признаться в этом перед самим собой и малодушно отражал эту злость на других. Все начали казаться мне эгоистичными злодеями.

На следующий день Гуля без стука вошла ко мне в комнату. Заходить без стука, или врываться, стало входить у нее в привычку.
-С чего ты взяла, что можно просто так врываться ко мне и наводить порядок, мыть полы, шуметь? Ты не находишь, что тебя в доме стало слишком много?
-Нужно сходить за цветами и отнести продукты в столовую.
Мы шли мимо монументов павшим по время второй мировой, на мраморных плитах были выгравированы имена. Вокруг - пивные бутылки и окурки, которые месяцами никто не убирал.
-Откуда они взялись эти обычаи, поминки и прочее, ты знаешь?
-Нет, не знаю, но это испокон веков.
-Дураки всегда были.
-А кто же подавляющее большинство?
-Быдло, кто.
Она опустила глаза.
-Но это подавляющее большинство счастливо, - она хотела сказать ему меньше нужно для счастья.
Похороны состоялись на следующий день.

Попа все-таки пригласили. Я стоял у входа в ритуальный зал, когда подъехала приличная иномарка с молодым человеком внутри, старше меня года на три-четыре. На нем было яркое одеяние из атласа или шелка, золотой крест.
- Почему у попа такая дорогая машина? - сказал я.
- Не стоит судить других, надо за своей жизнью следить, - ответил Миша, стоя ко мне в пол оборота и смотря куда-то в даль. Миша – наш сосед и друг семьи. Он бросил пить, курить, стал семьянином после того как начал посещать религиозные собрания одного местного евангелистского общества.
Я вошел в ритуальный зал и первым увидел маму, и не узнал ее. Смерть обезличило ее лицо. Если болезнь только заставило его исхудать, то смерть полностью его стерло. Все кроме ее лица было накрыто белым сарафаном, под которым виднелся ее теплый зеленый махровый халат, в котором она провела свои последние дни и в котором завещала похоронить себя.

Отпевание началось. Я подошел к самому гробу и закрыл ее лицо. И остался стоять рядом.
-Почему закрыли лицо?
Я ничего не отвечал.
-Вы кто ей?
-Сын.
-Лицо должно оставаться открытым во время отпевания.
-Этого не будет.
Он что-то сказал еще, я зверем посмотрел на него, меня трясло, я готов был вгрызться ему в шею, порвать на куски, убить его, он порочил мою мать.
-В таком случае вам лучше уйти, - ответил я.
Подошла сестра. Она выглядела очень расстроенной.
-Ты этого хочешь? – спросил я ее.
-Это нужно для маминой души. Ее все равно запомнят другой. Не устраивай скандал.

Кто-то зарыдал за моей спиной, и отовсюду слышалось: «Так нельзя…Так нельзя…». Я открыл лицо тела, в котором раньше жила моя мать и вышел.

Сестра плакала много и часто, но я этого не видел. Об этом мне сказала Гуля.
-Твоя сестра много плачет. Она боится заплакать на похоронах, боится, что о ней скажут, что она слабая.
- Если бы мама знала, чем закончится ее крещение, она никогда не согласилась бы на него, если бы она знала, что какой-то парень в шелковом халате на «марке 2» будет махать кадилом перед ее обезображенным смертью лицом, и бормотать невнятности, и все это под эгидой божественности, она никогда не согласилась бы! Посмотри, что с ней сделала болезнь, как боль изменила ее восприятие, как сильно поменяло мировоззрение, и где была та душа, которая как бы остается неизменной, из какой щели, из какой раны она выглядывала, чтобы обратно трусливо спрятать свое лицо?! Душа сбежавшая, забившаяся в самый дальний угол перед лицом болезни и боли. А вся эта свора ничтожеств, решивших проявить себя за счет чужого горя, сделать благое дело во имя себя самого. Сколько бестактности пришлось выслушать, стать свидетелем. И как мало людей. О ней многие забыли. Даже «друзья» Стрельцовы, семья, у которой она работала няней, не явились на похороны. Я всегда чувствовал эту гнильцу в них. Зато купили дорогой венок в качестве компенсации. Все это сплошная компенсация...

Она помолчала, смотря на меня с каким-то непонятным мне на тот момент снисхождениям.
-Она тоже все это понимает. Но когда касается своего, все иначе. Когда касается мамы или тебя, она совсем другая. Сейчас она хочет сделать как маме лучше.

Ко мне подошла Лена, взяла меня под руку, сказала «Крепись». Лена, знакомая моей матери, она работала медсестрой, приносила лекарства, нередко навещала маму, устроила в больницу. Лена была тем единственным человеком среди знакомых, который не оставил ее во время болезни.
Лена почему-то была очень горячей, она почти обжигала меня своим прижатым ко мне боком.
-Нужно подержать ее за ноги, попрощаться, чтобы душа с миром ушла.
-Зачем?
-Не знаю, такой обычай. Но обязательно подержи. Хорошо?
Я молчал.
-Хорошо?
-Хорошо.
Я снова вышел во двор. Находиться внутри было невыносимо. Следом за мной вышла соседка Саша.
-Ты, Вася, подержи за ноги ее, обычай такой, очень нужно сделать это…Чтобы душа мамы спокойно в небо отошла, и тебе легче станет.

Саша – пожилая женщина, она зашла к нам только после того, как мама умерла, зашла, чтобы предложить попа, этого самого юношу. Она первой подобострастно бросилась к нему, чтобы получить благословение и выказать почтение.
-Вопрос со своей совестью я решу сам.
-Ах, ну конечно, конечно, тогда ладно, я не навязываюсь. Ты прости меня.

Спустя час, наконец все было кончено, маму погрузили в микроавтобус, подстроенный под катафалк. Гроб не был никак привязан и на кочках и ухабах на дороге его подбрасывало, водители не церемонились. Лицо мамы по-прежнему оставалось открытым, мы с сестрой сидели напротив. Лилия с ужасом смотрели на него, потом не выдержала и сама закрыла его тем белым погребальным сарафаном. И зарыдала, Гуля обняла ее за плечи и прижала к себе.

Погребение было мрачным, кладбище представляло из себя нагромождение могил почти без порядка, я не смог бы найти могилу отца при всем желании. Здесь не было ни дорожек, ни тропинок, ни указателей, а новые места появлялись за счет вырубки леса, эту новую территорию никак не облагораживали, только выкапывали землю, ставили оградку и венки, комья грязи прилипали к ботинкам, в дождь здесь нельзя было бы пройти, могилы располагали впритык друг к другу.
Но сегодня день был солнечным, рабочие вынесли груб, поставили его на подставки, сколоченные из старых деревяшек, такие используют строители для распилки брусьев, и принялись выкапывать землю. Когда закончили, заколотили гроб и с помощью веревок опустили его на дно. Каждый бросил горстку земли. Она громким эхом ударялась о крышку гроба. Все постояли немного вокруг могилы, кто-то произнес несколько слов, кто-то несколько предложений. Потом рабочие закопали могилу, установили надгробие, на котором была фотографии мамы в молодости, и воткнули оградку в сырую землю.

Мы возвращались с похорон, когда я сказал сестре:
-Я, наверное, не пойду на поминки, хорошо?
-Ну, ладно. Но может все-таки зайдешь ненадолго, минут пятнадцать посидишь?
-Хорошо.
Сначала все было нормально. Но потом какая-то женщина в платке попросила слово.
- Я тоже перенесла сложную онкологическую операцию, но с божьей помощью мне удалось справиться. Я не была близка с Вашей матерью…
- Почему же Вы здесь сидите?
- …Но когда мы виделись на улице, то всегда здоровались, разговаривали. Но в компаниях, конечно, не отдыхали…

Я снял свою куртку со спинки и вышел.

Она считала себя знатоком в делах упокоения души. И не могла оставить свое авторитетное мнение в стороне. Сколько этих убогих созданий, спешащих оказать помощь мертвецу, тогда как к живому человеку они и не решаются подойти. Я помню как однажды позвонила «подружка» мамы, с который они гуляли до болезни. Она что-то пробубнила в трубку, я подтвердил что она болеет и почти не встает с постели. После этих слов она поспешно и стыдливо извинилась, что тронула эту тему, тему которую в малодушии своем боится коснуться, чтобы не брать ответственность. Как это хорошо описано у Цвейга в «Нетерпении сердца» про сострадание истинное и сострадание малодушное. Потом она повесила трубку, не дождавшись ответа на свое скорое «до свидания».

[TubaevVasilii]

По поводу должен, цитирую Вас "не должен ли он (именно должен) оставить...."

А, извиняюсь, я и забыл, что спрашивал об этом и о чем вообще тема.

Сообщение отредактировал TubaevVasilii: 15 января 2013 - 12:50

[Dozhdik]

Когда не понравилось гордо вскинули носом и с какой-то непонятной обидой в интонации. Учитесь нести ответственность за свои действия, и винить только себя.

С ответственностью у меня всё в порядке . И я не обижаюсь никогда ибо искренне не понимаю что это и зачем, я делаю выводы и порой разочаровываюсь в людях, но мне хватает сил понимать, что я не в ответе за чужую застарелую боль внутри, которая стремится ранить других и буду упорно дальше верить людям пытаясь каждый раз вылечить свою, так что тебя никто не винит.

Говорю не для того чтобы задеть: мир не вертится вокруг тебя, у людей могут быть и другие причины влияющие на поведение.

[TubaevVasilii]

Dozhdik,
вы сами знаете, что врете. Я это знаю.

[TubaevVasilii]

Очень страшный мир, жаль пришлось столкнуться. В моем мире носитель заразы в силе излечиться, если захочет этого. Но некоторым нравится процесс заражения других, их не интересует исцеление.

Я устал от сообщений в две-три строчки, в которых ничего кроме оценки нет. Вам лень аргументировать свою эмоциональную позицию - тогда имейте уважение к себе самой не плеваться обрывочными эпитетами. Вам есть что сказать? Тогда расскажите о Вашем мире, из чего он сложился, как по кирпичикам проходило его становление...Вы не можете? Не в состоянии? Вы можете только плеваться, переходя на личности? Ведь вам "жаль". Вы с какой целью решили донести до меня это слово?...донесли так будто у вас ко мне какая-то личная обида или разочарование? Если так, милости просим в личку.
Хорошо, вы выразили свое неудовольствие от прочитанного. Это ваше право, но здесь оно зачем? Мое сообщение нарушает правила? Тогда почему оно все еще "висит"? Не нарушает? Форум - это обсуждение (почему мне приходится напоминать об этом модератору. Кстати, предлагаю снять Дождика с модераторства, она подвержена чувствам сверх меры, допустимой для модераторства.), а не для оценок. Ваше же сообщение не несет информации.

[TubaevVasilii]

Dozhdik,
Это понятно. Ваше разочарование кому тут нужно?

[Boockman]

Оссподи... Господа админы, скажите - почему вы не прикрутили на форум опцию "игнорировать сообщения пользователя"?

[Dozhdik]

Dozhdik, вы сами знаете, что врете. Я это знаю.

неа, я знаю, что не вру. Может самообманываюсь, но мне об этом не известно

Я устал от сообщений в две-три строчки, в которых ничего кроме оценки нет. Вам лень аргументировать свою эмоциональную позицию - тогда имейте уважение к себе самой не плеваться обрывочными эпитетами.

Я не умею писать в много строк. Эти 2 строки несли очень много смысла, я не знаю как иначе.

Тогда расскажите о Вашем мире, из чего он сложился, как по кирпичикам проходило его становление...Вы не можете? Не в состоянии?

могу, только:

Ваше разочарование кому тут нужно?

Очень верно - никому.

Ведь вам "жаль". Вы с какой целью решили донести до меня это слово?...донесли так будто у вас ко мне какая-то личная обида или разочарование?

Да я как-то и не вам доносила. Просто свою точку зрения высказала на форуме.

Если так, милости просим в личку.

Смысл?

Хорошо, вы выразили свое неудовольствие от прочитанного.

Где неудовольствие-то? Я высказала свою точку зрения. Именно потому что:

Форум - это обсуждение (почему мне приходится напоминать об этом модератору

Откровенно не понимаю зачем напоминать

[Dozhdik]

Кстати, предлагаю снять Дождика с модераторства, она подвержена чувствам сверх меры, допустимой для модераторства.

Поддерживаю! Не подумайте, что юродствую. Всем известно, что близко к сердцу принимаю "ушаты говна", это недопустимо для моего личного благополучия . Я уже давно пытаюсь "слинять" с модераторской должности, для меня и других занятий на форуме хватает. Вот очередной повод напомнить, что мы по-прежнему ищем модераторов: http://www.bpclub.ru...ем-модераторов/

Мое сообщение нарушает правила? Тогда почему оно все еще "висит"? Не нарушает?

а не для оценок.

Слушай, попустись. Я не оценивала тебя, я оценивала твой текст и даже не так, я оценила твоё виденье описанное в тексте и озвучила схожее виденье, только финал у него иной.
А вот оценивал ли ты когда-нибудь тут на форуме? Думаю ответ очевиден.
Еще раз напоминаю, что тут именно форум. Если создается обсуждение, то все участники форума в полной мере могут высказывать свои мысли, в том числе противоположные. Для тебя было сделано исключение, есть тема, в которой ты можешь писать что угодно не привязываясь к тематике, так сказать посвященную лично тебе. Эту тоже создал для того, чтобы писать только о себе?

[TubaevVasilii]

я делаю выводы и порой разочаровываюсь в людях

А собственно, с чем разочаравание связано, уж коль скоро вы нашли нужным здесь о нем упомянуть?

[bserg]

Я водил к себе девушку, и мы трахались ночами напролет, слыша этот стон, но не обращали на него внимания.

У меня тоже мама долго и мучительно умирала от рака. Вся ситуация сильно похожа, но кроме цитаты и передоза=убийства.
Хотя вопросы эфтаназии я могу долго обсуждать и вообще скорее "за". Но не по ошибке "перед трахом, чтоб поменьше стонала".
И остальное всё чем то похоже, с той разницей что в добавок ещё однажды умер я, правда не совсем, но месяц реанимации и полгода больниц сильно изменили взгляды на жизнь.

И совсем по изначальной теме: не так давно "продолжил своё путешествие" очень хороший институтский друг. Он сделал это с шестой попытки, доведя до умопомрачения свою мать, и изрядно затрахав друзей, которые раз за разом "вытаскивали" его. Он как человек сильно интеллектуальный, выбрал способ не быстрый и даже чем то приятный, и "в процессе" звонил друзьям "поговорить на последок", а дальше было делом техники позвонить в милицию и сообщив о продолжающемся самоубийстве испросить срочно пробить дислокацию сотового номера, а потом в радиусе 500 метров поискать гостиницу, и так 5 раз.

В последний раз он стал совсем опытный и снял квартиру, и ещё написал в записке, что он всех нае.. обманул.
Сожгли в крематории. В гроб положили полный сборник сочинений любимой музыкальной группы.
Mandatory Suicide

[Wlad24rus]

Легче уходить в себя когда рядом никем не воняет:-)

О какой интересный оборот дела. Запахи человеков вам тоже ненавистны? Даже запах волос любимой девушки?
Не, неспорю. мне тоже ненавистны многие из запахов которые человек может производить. Ну пожалуй, кроме феромонов.
Но вы уж как-то под одну гребенку.

Даже находясь в своём доме вы не в уединении как хотелось бы. Всегда кто то рядом. Даже сама гипотетическая возможность войти в контакт с человеком в течении пары минут при желании - уже убивает весь кайф одиночества.
Вобщем ничтожной букашкой себя можно ощутить только посреди стихии и вдали от других людей :-)

Попробуйте медитации.
Правильно подобранная музыка, ночная тишина, даже в квартире - вполне можно практиковать.
Тока бы еще выключатель на дверной звонок приделать стоит.

Василий. В двух строках. Вам давно не писали в ответ фразы типа "Многа букаф, не асилил"?

Это такая болячка современного общества. Люди не читают. Им лень. И страшно. (Писать им еще более лениво, кстати).
Не читают, что написано в договоре, не читают пользовательские соглашения,
не читают даже те короткие сообщения, что выдает на своем экранчике сотовый телефон или банкомат.
Просто не читают.
Или не знают, что нужно читать, что тебе машина на экране пытается сказать.
Много раз видел такое в банке. У нас в сберкассе в один прекрасный понедельник как-то раз убрали живого кассира.
Пришедшие посетители обнаружили закрытое окошечко кассы и зияющую темную пустоту за ним.
И небольшое объявление рядом на скромном белеющем листочке. Прочитать объявление было выше их сил,
буквы расплывались в глазах, водили нестройные хороводы, сбивая с четко выверенного ритма
шаблонных движений и действий по оплате квитанций, отточенных годами. В Сберкассе начался хаос.
Стоявшие рядом 2 суровых шкафа-банкомата и стройная молодая и поджарая автоматическая мультикасса
взирали на это действо с недоумением и немым вопросом, застывшим на их сияющих экранах - Почему?
Почему эти люди не хотят читать? Мы же вот, рядом.. только прикоснись..
В коротком объявлении из нескольких строк все написано, написано на их языке,
в русской кодировке.. Может быть, они не умеют?

И вот появилась спасительница. Менеджер торгового зала. Люди выстроились в очереди и стали читать сообщения там, где им показывала девушка. Процесс хоть со скрипом, но пошел.

Сообщение отредактировал Wlad24rus: 19 января 2013 - 02:49

[Ivan V]

И остальное всё чем то похоже, с той разницей что в добавок ещё однажды умер я, правда не совсем, но месяц реанимации и полгода больниц сильно изменили взгляды на жизнь.

лично знаком с автором сообщения. и примите мои восхищения вашему образу жизни.
каждому желаю "сильно изменить взгляды на жизнь" подобно автору (даже пусть и с меньшими потерями)...

Сообщение отредактировал Ivan V: 19 января 2013 - 13:26

[Ivan V]

ТС переборщил с «жизнь и смерть…»
после этого эпизода стало больше похоже на жёлтую прессу, неправдоподобно как-то...
извиняюсь за свою "малозначимую" оценку )

[TubaevVasilii]

желаю

мои взгляды на жизнь не нуждаются в изменениях. Вообще в посте ни слова об этом не было сказано.

ТС переборщил с «жизнь и смерть…»

Название "Путешествие длиною в смерть" это каракитурная пародия названия поста "Путешествие длиною в жизнь".

извиняюсь за свою "малозначимую" оценку

"Слышал звон, да не знал где он"

[FrancisDrake]

TubaevVasilii,в твоей молодости нашел свою.Просто потому что я не хотел думать о ней. А про то что путешествие начинается с одиночества-верно. В основном из-за него и решился. Думал о том какое я гавно, я не состоявшаяся личность,но вот когда я поеду путешествовать тогда то уж даааа, Стану более морально чистым, "развитие" личности снова начнется. В итоге тупо проехал 23 000 без каких либо изменений. И понял,что я уже личность,но негативная и отрицательная(возможно ошибаюсь). Вспоминаю Алтай,как мне лень было куда то ехать,спать в палатке, умываться в кафе и тогда я проклинал себя,за то что уехал из дома. Но приехав домой стал рассказывать знакомым где я был и гордиться этим,хотя я проделал это всё с большим негативном и бессмыслицей. И я хз как от всех мыслей очиститься.

[TubaevVasilii]

А я тебе скажу как. Нужно принять себя, смириться с собой и с этим принятием и смирением двигаться, переставлять шаги как в танце, один за другим. Твое первое путешествие может и кажется бессмысленным, но, если поразмыслить, оно принесло опыт, а опыт в делах успокоения души и разума самое верное лекарство. Главное не закисать, не рефлексировать в себе чусвство собственной ничтожности, иначе оно сьесть целиком, и не подавится! Чем больше ты испытаешь на себе, тем проще тебе будет понять Кто Ты и Как себя приспособить к жизни. Без нового опыта нет развития личности.
Нет ничего плохого в чувстве собственной никчемности. Так личность и создается: сначала опускается на самое дно, и презирает себя, и если находит в себе силы начать подьем вверх, а не найти уютное место под плесневелым камнем, то силы станут возвращаться к тебе с каждым суком, за который ты ухватишься, за каждый тот надломленный сук, который обломил при падении.
Я считаю, ты пошел не по той дорожке, рассказывая знакомым увлекательную сторону своего путешествия, а не ту бессмысленную, не ту, где проклинал себя и ленился. Без честности перед самим собой не уйти далеко, не подняться. Если врать, то дно превращается в болото и с каждым враньем оно будет засасывать все сильнее. И тут даже сам бог тебе не поможет.
Этот форум изрядно помог мне честно во всем признаться перед самим собой, мало того, что благодаря ему я наконец закончил книгу, но и освободился от груза ошибок, которые насовершал. Когда рассказываешь о себе все плохое, то становится легче.