В этой теме нет ответов

[iskatel]

А где твои листья, спросили деревья?
Зима их съела.
А где твои искорки, спросило солнце?
Холод сковал их.
А где твоя улыбка, спросила Она?
Ты забрала ее.

Мне всегда нравилось уходить, бросать исчезать, на цыпочках исчезать, задергивать кулисы. Кошка смотрела удивленно:
- Снова уходишь?
-Да – говорю - в Крым поеду.
- Солнцеед несчастный.
В этот раз я не хотел оставлять только кошку. Больше причин задерживаться не было, город стеклянным железобетоном давил на голову, Новый Год наступал со светлым моим предчувствием. Близкие метались, меняя маски, не зная как снова себя вести, коллеги в предновогодней депрессии томно втыкали в мониторы. А я уходил в праздник, с помпой, с торжественностью, отдавал городу все что мог, подарив себе на новый год новый спальник, ехал его испытывать, поднимался вверх до трассы.
“В Крым !” - я заговаривал шлейфы трассирующих машин.
“Мы спешим”- отвечали они.
“А Белгород, что?”- заискивал я.
“Да” – сказала одна – “До Белгорода довезу”.
Спасибо драйверу Андрею, он вез сестренку на праздник к бабушке, взял меня. А потом взял пива, а так как сестренке было только 16, ее укачало, он перестарался с передачей новогодних ощущений. Что-то взрослое накатило на сестренку, и выходило, выходило. “Это не праздник” – говорила она, пачкая борт машины.
“Это не праздник, это то, как случается всегда у взрослых” – успокаивал я ее.
Брат виновато молчал.
Бедняга зареклась в рот спиртного не брать, хорошего пути тебе, Мария.
Белгород вырос на пути этаким франтом. С разукрашенными нарядными улицами.
“Driving home for Christmas” - спел я ему и втолкнул себя в ж/д вокзал, жуткое там строение. Зато голоса, они стали все чаще украинскими в них было солнце хуторов и шутки одесситовJ. Не думал, что украина будет так мила мне.
С поездами безнадега – самое лучшее время для вольного испробовать свою удачу. Затесавшись в ряду таможенников, атакующих вагоны, граница однако, я методично пройдясь по составу чинно вписываюсь на третью полку, да, Эверест. Удивленные взгляды пассажиров будоражат, что там! На третьих полках везут тела другого порядка, одни лишь плуты да разгильдяи, блестящими глазами улыбаются вниз.
А там люди, разговоры и чай. Утром. Туманный Крым, степи тонут в мареве, вот бы мне прыгнуть, разогнать то молоко волчком крутануться по степи. Это как монголия, казахстан, калмыкия, в миниатюре, и песни здесь тоже длинные как степь, чтоб слово до горизонта, не меньше.
И еще про третьи полки, там нет расстояний в стоимостном выражении, нет времни прибытия, выходишь, как бог на душу положит, где сердце заекает. Но не сейчас, я еду на Мангуп. Как в любом путешествии, в моем есть цель, иначе дорога, не покорится.
Бахчисарай.
Утренний, занятый, скупающий новогодний рацион город. Пестрит татарскими шапками и цветастыми платками.
На перроне встречаю двух дам из Харькова, они тоже из тех, кто на третьих, и конечно в Бахчисарай их привел Мангуп. Хорошо, дамы, едем вместе. Моя шовинистическая душа оттаяла под сладкими искорками в их глазах. И было солнце, а в такой день добрее меня человека нет.
Люблю состояние неопределенности в дороге. Мангуп. Кто это? Где? На подъезде встречаем троих, пьют пиво, говорят индейцы ??? Ну, бывает… Нас, вернее их, уже больше, украинцы, как с цепи сорвались поприезжали в горы к празднику. Никогда не видел столько украинских бипэкеров в одном месте. Ну, хорошие, нормальные люди, точно не хохлы.
В Хаджи-Сале, видимо по какому-то местному альпинисткому обычаю принимаем вино, много, в доме у дяди Бори. И, видимо, чтоб жизнь медом не казалась прем в горы. Долго. Мангуп высоко. А крымское вино, как и любое другое, к сведению подсаживает в рюкзаки пару гирь. У кого то энтузиазма такого не хватает и привал получается прям на склоне. Ох, как права была девочка Мария на БелгородJ
Мангуп - это плато, там была раньше развитая цивилизация, как обычно все разрушили турки и осталось только много пещер. И остатки цитадели. Мы с Харьковскими гуриями выбрали Шаманскую пещеру под цитаделью, шаманского в ней было то, что когда внутри разжигаешь костер дыма столько, что невольно проваливаешься в иные измерения. Поставили там палатку, стало хорошо, грелись разогретым на грелке вином, бродили, общались с людьми. Вкушали безмерные просторы и горную гордость крымов. Пускали звуковые вибрации в Евпаторию. На новый год устроили шаманские закидоны под бой барабанов в Акустике, волшебно, не слететь с горы, надо было себя еще уговорить, а полетать так, мамочки, хотелось.
Они говорят Мангуп – центр Крыма, духовный сакральный Крым, “А Карадаг?” – удивляюсь я. Мангуп притягивает людей, идущих, обнуляет, заряжает, дает силы идти дальше. Да, обнуляет, для меня это были стихи, застывшие горные рифмы. Это еще стон поющих чаш на долинами и зазывный бой барабанов.
Вибрации, их много они сильные, иногда даже очень. Времени нет, отдыхает, отдохни и ты усталый путник, сядь на камень, разбуди литавры души и скинь маскарад пролетающих дней, придут турки и заберут твои дни в гудящую пустоту крымских плоскогорий.
Киевские друзья из Ромашек, вам поклон. Ram- дороги когда-то сходятся в кольцо. Легкие харьковские музы - спасибо, милые, за кампанию.
Я выпал из времени, я стал флюгером, безвольным на ветру, бредущим саду, скачущим по камням. Все люди, события, стали одним, слова и действия ничем. Я падал, и ветер нес. В Краснолесье. “Это там где Икстлан? Оно Есть?” – безутешно спрашивал я в бахчисарае, Севастополе и Ялте. И оно Было. А еще чудом харьковские дивы в Ялте, напоили глинтвейном, отмыли усталое от сакрального опыта тело и согрели улыбками. Краснолесье Было. Я выехал туда сразу как смыл с себя пыль Мангупского плоскогорья. Это стал новый маячок, там сходились пути многих людей, но мне одному отмерили достичь его.
Краснолесье.
Говорят нижнее плато Карадага, однако. Да, это вам не фунт изюму. Его заняли поселенцы – Анастасиевцы, к ним я и приехал, на продуваемые гектары родовых поместий. Мантрой заговорил я это место уже давно. Поэтому у них не было выбора. Ольга поселенка приняла меня в своем легком саманном доме. Я улыбнулся, разобрал вещи и пошел заваривать чай.
Ольга знала, зачем я здесь. Она ждала моих стихов. И, видимо, представляла себе, что за ямб сложится из этого всего. На продуваемом крымскими ветрами поместье больше не осталось места одиночеству, я нес в душе плач поющих чаш, она отвагу и страх первопроходца, во мне не было страха, оттого сквозняки в соломенном доме быстро превратились в тишину и даже мыши заметили, что свечи стали гореть там дольше обычного.
“Я хочу барабан, гулкий, как горное эхо, и поющий как рокот горных обвалов”- сказал я горе.
“Бери ноги в руки и мотай отсюда” – отвечала она.
Шел четвертый день и гармония перерастала в счастье. Утром солнце поднималась над долиной и рисовало буйство теней разнотравия, а когда заходило, тени превращались в копья и разили оттого сильней, насколько оголенными оказывались доверчиво распахнутые души.
“Счастье нельзя сейчас выпускать”- говорил разум. Я выпил Крым наполовину, оставалось лишь одно, пред тем как дорога, послушав рабочий календарь закольцуется в Воронеж.
Я распрощался с Ольгой, положил за пазуху пучок пахнущей соломы, завязал волос в хвост и отправился в путь. “Мы ведь встретимся в Бахчисарае?”-спросила она. “Если наш Бахчисарай окажется одним и тем же, то обещаю”.
А пока, меня ожидал притягательный свет личности М. Волошина, и я не мог думать ни о чем другом.
Коктебель.
Он ждал меня. На хмуром небе выглянуло солнце, когда автобус перевалил и вкатился в долину. Оно осветило ряды виноградников и играло лужицами света на бирюзовой глади моря. Мне до боли нравятся летние курорты зимой, в них есть что то от законченности, полное завершение цикла и оно завораживает.
Меня пронесло по пустым спящим улицам Коктебеля и бросило сразу в Дом Поэта. Этого скитальца с огненным взором и вечно ищущей душой. Билетерша на входе сразу признала во мне художника и сказала, что художникам вход льготный, я не стал противится, помятуя мои картины даже захотел ей делом доказать свою причастность к сей академической школе.
Дом как дом. Толпы туристов стерли следы проживания старыфх хозяе6в, зарекся не ходить больше по домам-музеям. Но. Меня обескуражило и бросило в пот одно обстоятельство. В месте, подобном чил-ауту Макс Волошин выкрасил стены идентично моему свежепокрашенному коридору в Воронеже, гордо именуемым цветом “Закат на Бора-Бора” - уникальный теккуриловский замес.
Я забыл все, про туристов, гидов, бросился прочь из дома, вскарабкался туда на холмы, где по приданию похоронен Макс, уселся на живописнейшее место там, и стал вкушать Его слова, а они лились от глади моря под ногами и горных стен Карадага вдали, и от ветра, что кружил здесь давно в ожидании меня.
Спи поэт, душа твоя здесь покойна, а мне дальше, я пойду.

И над лазуревым безбрежьем, моя душа оголена,
И плачет вместе с вольным ветром, что тоже вольная она.
Что также дорог Коктебель ей, как сахалинские брега,
Там также волны ей шумели, когда она еще спала.
Я знаю, что ей снились дали, и эхом грубый рокот скал,
И напевающий скиталец, по сердцу шрамом прошагал.